Неточные совпадения
В сравнении с
матерью всё вокруг было маленькое, жалостное и старое, я тоже чувствовал себя старым, как дед. Сжимая меня крепкими коленями, приглаживая волосы тяжелой
теплой рукой, она говорила...
Ночь идет, и с нею льется в грудь нечто сильное, освежающее, как добрая ласка
матери, тишина мягко гладит сердце
теплой мохнатой
рукою, и стирается в памяти всё, что нужно забыть, — вся едкая, мелкая пыль дня.
Руки Лизы были холодны как лед; лицо ее, как говорят, осунулось и теперь скорее совсем напоминало лицо
матери Агнии, чем личико Лизы; беспорядочно подоткнутая в нескольких местах юбка ее платья была мокра снизу и смерзлась, а
теплые бархатные сапоги выглядывали из-под обитых юбок как две промерзлые редьки.
Очень помню, что
мать, а иногда нянька держит меня на
руках, одетого очень
тепло, что мы сидим в карете, стоящей в сарае, а иногда вывезенной на двор; что я хнычу, повторяя слабым голосом: «Супу, супу», — которого мне давали понемножку, несмотря на болезненный, мучительный голод, сменявшийся иногда совершенным отвращеньем от пищи.
Стоя рядом с ним,
мать видела глаза, освещенные
теплым и ясным светом. Положив
руки на спинку стула, а на них голову свою, он смотрел куда-то далеко, и все тело его, худое и тонкое, но сильное, казалось, стремится вперед, точно стебель растения к свету солнца.
Он размахивал перед лицом
матери руками, рисуя свой план, все у него выходило просто, ясно, ловко. Она знала его тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным,
теплым светом, убеждая и волнуя
мать…
Вскоре после того, как пропала
мать, отец взял в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и
тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на небесах...
Тихими ночами лета море спокойно, как душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и
теплой воде, синие искры горят под
руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка
матери.
— Будьте
матерью моим детям: выйдите за меня замуж, ей-богу, ей-богу я буду… хорошим человеком, — проговорил со страхом и надеждою Журавка и сильно прижал к дрожащим и
теплым губам Анны Михайловнину
руку.
С этого дня три в черном шелестом своих платьев будили тишину темных комнат, тихо ходили, еле слышно касаясь друг друга, говорили ласковыми словами. Мелькнет узкая
рука, в озарении любви и душистого
тепла колыхнется что-то нежное: шепот ли, слившийся с шелестом платья, или заглушенная слеза:
мать — сестра — невеста.
Нужно что-то сделать, чем-то утешить оскорблённую
мать. Она пошла в сад; мокрая, в росе, трава холодно щекотала ноги; только что поднялось солнце из-за леса, и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть
тёплые. Сорвав посеребрённый росою лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом к другой и, освежив лицо, стала собирать на лист гроздья красной смородины, беззлобно думая о свёкре. Тяжёлой
рукою он хлопал её по спине и, ухмыляясь, спрашивал...
Рассказывает она мне жизнь свою: дочь слесаря, дядя у неё помощник машиниста, пьяный и суровый человек. Летом он на пароходе, зимою в затоне, а ей — негде жить. Отец с
матерью потонули во время пожара на пароходе; тринадцати лет осталась сиротой, а в семнадцать родила от какого-то барчонка. Льётся её тихий голос в душу мне,
рука её
тёплая на шее у меня, голова на плече моём лежит; слушаю я, а сердце сосёт подлый червяк — сомневаюсь.
Жена хотела, чтобы я ушел, но мне не легко было сделать это. Я ослабел и боялся своих больших, неуютных, опостылевших комнат. Бывало в детстве, когда у меня болело что-нибудь, я жался к
матери или няне, и, когда я прятал лицо в складках
теплого платья, мне казалось, что я прячусь от боли. Так и теперь почему-то мне казалось, что от своего беспокойства я могу спрятаться только в этой маленькой комнате, около жены. Я сел и
рукою заслонил глаза от света. Было тихо.
Стречай-ка ты, родимый батюшка, своих дорогих гостей, моих разлучников; сажай-ка за стол под окошечко свата-сватьюшку, дружку-засыльничка ко светцу, ко присветничку; не сдавайся, родимый батюшка, на слова их на ласковые, на поклоны низкие, на стакан пива пьяного, на чару зелена вина; не отдавай меня, родимый батюшка, из
теплых рук в холодные, ко чужому к отцу, к
матери» — да!
Двое подлетков-гимназистов, с которыми занимался Воскресенский, и три девочки, поменьше, сидели за столом, болтая ногами. Воскресенский, стоявший согнувшись, поглядел на них искоса, и ему вдруг стало совестно за себя и за них, и в особенности за голые,
теплые руки их
матери, которые двигались так близко перед его губами. Он неожиданно выпрямился, с покрасневшим лицом.
Бросила горшки свои Фекла; села на лавку и, ухватясь
руками за колена, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во гроб кладут. Чужим
теплом Трифоновы дети не грелись, чужого куска не едали, родительского дома отродясь не покидали. И никогда у отца с
матерью на мысли того не бывало, чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на чужой стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и заревела в источный голос.
Прокурор чувствовал на лице его дыхание, то и дело касался щекой его волос, и на душе у него становилось
тепло и мягко, так мягко, как будто не одни
руки, а вся душа его лежала на бархате Сережиной куртки. Он заглядывал в большие, темные глаза мальчика, и ему казалось, что из широких зрачков глядели на него и
мать, и жена, и всё, что он любил когда-либо.
Видит она ее красивое, с выражением небесной кротости, лицо, взгляд ее умных и нежных глаз как бы и теперь покоится на ней; чувствует княжна на своей голове
теплую, мягкую, ласкающую
руку ее любимой
матери.
На портрете была изображена красивая полная шатенка, с необычайно добрым выражением карих глаз, и с чуть заметными складочками у красивых губ, указывающих на сильную волю — это была покойная
мать Николая Павловича Зарудина, умершая, когда он еще был в корпусе, но память о которой была жива в его душе, и он с особою ясностью именно теперь припомнил ее мягкий грудной голос, похожий на голос Талечки, и ее нежную,
теплую, ласкающую
руку.
Худенькое, иссохшее от лихорадки тельце ребенка задрожало, забилось в ознобе. Несчастная
мать кинулась к дочери, обхватила ее своими трепещущими
руками и старалась отогреть своим
теплым дыханием.